В годы Великой Отечественной войны жители черкесского аула совершили массовый подвиг. Увековечить его до сих пор так и не удалось…
Эту удивительную историю о самоотверженности, мужестве и благородстве «маленьких людей» я услышала от родственников в Черкесске. И вскоре сама встретилась с некоторыми из ее героев.
…Знойным августовским днем 1942 года, на окраине аула Бесленей, на берегу Большого Зеленчука остановился обоз. Поначалу местные жители решили, что это отступающие красноармейцы. Но вскоре мальчишки, отправившиеся «на разведку», разнесли по аулу тревожную весть: «Там дети! Больные дети!» Стар и млад поспешили к реке.
Увиденное потрясло людей: на пожухлой траве лежали около сотни грязных, худых, измученных подростков. Некоторые не смогли слезть с повозок: лица землистого цвета, тельца – кожа да кости, ножки распухшие. У этих малышей не было сил даже на то, чтобы отогнать облепивших их мух. Они не плакали, не звали маму. Они тихо умирали.
Пока сердобольные черкешенки бегали домой за нехитрой едой, председатель сельсовета Сагид Шовгенов расспрашивал сопровождавших детей воспитателей. Старшим у них был однорукий мужчина, одетый в старенькую гимнастерку. От него и узнал, что ребятишки – детдомовцы из блокадного Ленинграда. Почти у всех родные либо погибли при обстрелах и бомбежках, либо умерли от голода. В апреле по льду Ладожского озера, под артобстрелом, детдомовцев удалось эвакуировать из города. Затем в теплушках их больше месяца везли в Краснодарский край. Обмороженные и сильно истощенные не перенесли дальнюю дорогу, многие погибли при бомбежках. Высадили детей в Армавире. Только они стали приходить в себя, как пришлось перебираться в станицу Курганную – стало известно, что немцы перешли в наступление. Местные власти выделили детдомовцам четыре повозки и немного еды и приказали добираться своим ходом до Теберды, а оттуда, через Клухорский перевал, уходить в Грузию. Самых слабых и маленьких усадили на повозки и – в путь. Через день выделенные продукты закончились. Неделю кормились тем, что давали местные жители.
«Ты не довезешь их даже до ближайшего аула», – указал на повозки Шовгенов. «Не довезу, – устало согласился однорукий и, немного помявшись, без всякой надежды спросил: – А может, вы их у себя оставите?» «Вы проехали через столько населенных пунктов, почему там не взяли детей? Неужели ни у кого не дрогнуло сердце?» – спросил Шовгенов. «Да ты на их лица посмотри, – обозлился однорукий, – видишь, сколько тут евреев? А немцы расстреливают за их укрывательство!»
Шовгенов собрал стариков на совет. Нашлись такие, кто заявил, что дети гяуров аулу ни к чему. Еще несколько человек посетовали, мол, свои ребятишки едят не досыта, куда еще чужих брать. И все-таки было решено: «Эти дети прошли через ад. Мы не оставим их в беде!»
Женщины и старики стали разбирать ребятишек. 32 умирающих малыша унесли в аул. Последней забрали десятилетнюю Катюшу Иванову. Абдурахман Охтов, взяв почти невесомую девочку на руки, ласково сказал: «Пойдем к нам, дочка. Мы с тобой одной крови, люди ведь…»
На прощанье растроганный однорукий благодарил аульчан: «Спасибо вам великое. Надо же, а нам ведь «доброжелатели» советовали не заходить в ваш аул, дескать, там живут головорезы-черкесы, а с ними лучше не связываться…»
Вечером в сельсовете собрались его председатель Шовгенов, председатель местного колхоза Хусин Лахов и аульский староста Мурзабек Охтов. Не сегодня-завтра в Бесленей могли войти фашисты, надо было придумать, как спасти детей. Решили записать их в похозяйственную книгу, дав черкесские имена и фамилии тех, кто их приютил. Стали думать, как прокормить детвору. В те годы аульчане жили крайне бедно, питались скудно, а тут столько едоков прибавилось. Хусин Лахов, рискуя попасть под суд, приказал выдать из колхозных запасов пшено, кукурузу, масло и даже мед.
Две недели черкешенки бережно выхаживали детей: лечили, выводили вшей, по совету стариков откармливали маленькими порциями. А им все время хотелось есть. Одного мальца – Ваню – не уберегли. В отсутствие взрослых он переел и через пару дней скончался. А остальные ребятишки, окруженные любовью и заботой, потихоньку выздоравливали, крепли день ото дня. И тут в ауле появились оккупанты.
В прятки со смертью
Кто сообщил фашистам о ленинградских детях, точно неизвестно. По глухой молве, нашелся в ауле один мерзавец. Поиски начались с вежливых расспросов. «Скажите, где дети, мы не сделаем им плохого, мы их только изолируем, они ведь юде», – объяснял обер-ефрейтор Освальд. Но люди делали вид, что не понимают его. Тогда народ стали таскать на допросы. Чаще других в комендатуру водили председателя сельсовета, но тот, как и другие бесленеевцы твердил одно и то же: «Да, был обоз, но дети ушли в Грузию». И тогда начались обыски.
Жена председателя сельсовета, красавица Цуца, увидев приближающихся к дому немцев, тут же вытащила вещи из большого сундука, и уложила в него троих детдомовцев. Умоляя их молчать, она захлопнула крышку сундука, навалила сверху какое-то тряпье и усадила на него своего сына Малика. Шестилетний мальчишка, которому передался испуг матери, принялся реветь во весь голос, Цуца утешала его. По счастью, немцы, которых раздражал громко плачущий Малик, в доме не задержались.
Катюшу Иванову Охтовы прятали на чердаке. В один из дней, когда родителей не было дома, девочка, забыв их наставления, выбежала к подружкам на улицу. Белобрысую голубоглазую девчонку заметил проходивший мимо немец. И стал ее подзывать. Перепуганная Катя бросилась во двор к соседям. Сосед успел спрятать ее на чердаке. К немцу, потребовавшему показать девочку, он вывел свою дочь: «Это она прибежала с улицы». «Нет, та была беленькая, веди ее», – требовал немец. «Такой у нас нет», – уверял его мужчина. Не выдал он Катю и под дулом пистолета.
Бездетная Кукра Агаржанокова, усыновившая с мужем Якубом пятилетнего Марика, была уверена, что темноволосый, темноглазый мальчуган сойдет за черкеса. Но немцы Агаржаноковым не поверили: «Он из Ленинграда, вон какой тощий…» «Мой сын долго и тяжело болел, потому он такой худенький», – уверяла Кукра. Тогда немцы приказали принести из сельсовета похозяйственную книгу: «Если он не числится в книге, мы тебя расстреляем», – пообещали они женщине. Но в книге Марик был записан как Мусса Якубович Агаржаноков.
Один из гитлеровцев, достав из кармана конфету в красочном фантике, стал крутить ее перед Мариком: «Ты хороший мальчик, скажи, как тебя зовут, откуда ты приехал, получишь конфету». Марик молча смотрел на немца. Опасаясь, что несмышленыш заговорит, Кукра стала возмущаться: «Ты что, не видишь, мой ребенок – черкес, он по-русски не понимает…» Немец, выругавшись, ушел.
Другие женщины, спрятав детей в укромном месте, спешили навстречу гитлеровцам, с поклоном протягивали яйца, сыр, молоко. А сами мысленно молили Аллаха: «Только бы не стали обыскивать, только бы не нашли детей…» Немцы, довольные теплым приемом, уходили.
Сколько седых волос появилось у бесленеевских матерей, как они пережили страшные пять месяцев оккупации, знает только Всевышний…
По воспоминаниям старожилов, одного мальчика-еврея немцы все-таки нашли. Усыновила его некая Кабахан. Одинокая женщина души не чаяла в приемном сыне, всю свою нерастраченную нежность дарила ему. Предатель, сообщивший оккупантам о ленинградских детях, выследил, где Кабахан прячет ребенка, и привел туда гитлеровцев. Мальчика расстреляли на улице. Приставив к телу охрану, немцы несколько дней не разрешали его хоронить. После похорон Кабахан исчезла. Нашли ее аульчане на кладбище. Она умерла, обнимая руками небольшой могильный холмик. Похоронили женщину рядом с сыном. А на следующий день, на берегу Зеленчука нашли и предателя. С пулей в сердце.
В январе 1943 года аул был освобожден. Ленинградцы вместе с другими аульскими ребятишками пошли в школу. А весной стали по мере сил помогать старшим: работали на огородах, ходили в степь собирать сухой бурьян, единственное топливо в тех краях, тем, кто постарше, мужчины доверяли водить на водопой колхозных лошадей.
В первые послевоенные годы у большинства ленинградских приемышей отыскались родственники. Этих ребят перевезли в сталинградский детдом, откуда их забрали родные. Сироты же так и остались в Бесленее.
Что до судьбы ста детдомовцев, пытавшихся перебраться в Грузию, то она сложилась трагически. Дорогу на Клухорский перевал захватили немцы, детдомовцам пришлось остаться в Теберде, где они поселились в одном из санаториев. Перед отступлением немцы расстреляли и детей, и воспитателей.
