Данный экспонат, о котором расскажем, находится в музее районного центра станицы Северской, расположенной в 25 километрах от нашего аула Панахес, на чугунной надгробной плите имеется надпись: «Северский драгунский Его императорского Высочества Наследника Цесаревича полк. Бывшему своему Командиру Князю Ивану Романовичу Багратиону, убитому непокорными горцами 7 июня 1860 года». Перед текстом крест размером 39х20 сантиметров, на концах плиты четыре отверстия диаметром 2 сантиметра. Плита размером 1,70 х 80 сантиметров. С сожалением должны отметить, что данная чугунная плита в настоящее время перекрашена в черную краску, что с большим трудом теперь удается разобраться в написанных на ней буквах. Да и книга, которою собираемся пользоваться, перепечатанная в советское время на машинке, уже имеет мелкие, так сказать технические шероховатости, что придает некоторый не уют в работе над ней.
Интересующий нас в ней текст будет сопровождаться комментариями к почти каждому абзацу или подтексту, что, на наш взгляд, придаст данной статье более конкретный взгляд на прошлое, и исцелит все нюансы автора книги второй половины XIX века, которыми страдает интересующий нас в той книге текст. Она имеет название: «История 45-го драгунского северского Его Величества короля датского полка», составил того же полка подполковник А.С.Корганов, Тифлис, 1884 г. Она и является, к сожалению, только и единственным источником, найденным нами в описании смерти вышепоименнованного полковника Багратиона.
«7 июня, утром, князь приказал заложить в свою коляску четверик лошадей и в сопровождении семи человек конвойных драгун, посаженных на троечную повозку, в девятом часу утра выехал из укрепления Адагумского в укрепление Крымское – для осмотра частей полка, бывших на покосе. Легко может быть, что он намерен был проехать оттуда, и в Ставрополь, куда в то время прибывали ремонтные (для лечения – Прим.Ч.А.) лошади. Предположение это основывается на том, что князь взял с собою до восьми тысяч (к тому времени за шесть рублей можно было на уютном пароходе отплыть от берегов Старой Черкесии до берегов Османской империи - Прим.Ч.А.) ремонтных денег и независимо от фурштата Якова Михальчука, правившего лошадьми, еще и вольнонаемного слугу, достаточное количество вещей и белья».
Мысли и мнение автора, что «легко может быть» и далее, с точки зрения военной дисциплины является необоснованным, уж тем более, когда шло время периода, какой бы то ни было, войны (в данном случае – Кавказской). Неточная последовательность в описании автором происшествия приводит к заблуждению и правомерности ставить читателем ему вопрос: «В каком же случае командир оставляет подчиненного за себя и кого он об этом (и другом) информирует?». В данном случае не описывается строгая воинская дисциплинированность полкового командира, что приводит читателя к некоторым недоразумениям. А впрочем, не будем своим пером опережать описываемое событие выводом…
«На заставе сперва приостановили экипаж, потому что не видели при нем никакого конвоя, но когда вслед за тем подъехала телега с семью вооруженными драгунами, князь объявил, что они составляют прикрытие, то шлагбаум тотчас подняли (Браво! Автор не упустил возможности отличить своих нижних сослуживцев своей воинской дисциплинированностью – Прим.Ч.А.). Вместе с командиром полка выехал верхом на покос и полковой квартирмейстер (снабженец по расквартированию воинов – Прим.Ч.А.) прапорщик Леонтович. Версты полторы за укреплением Леонтович свернул вправо (зачем? – Прим.Ч.А.), а коляска покатила по прямой дороге. Князь ехал довольно шибко, не обратив внимания на то, что телега не поспевала за ним и понемногу все отставала».
Иронизируя вышеописанное, можно подумать, что экипаж командира полка двигался по не существовавшей к тому времени асфальтовой дороге, а остальные семеро конвоиров волоклись по булыжниковой. Но ведь не так! Конвой должен нести свою обязанность, то есть конвоировать того, к кому приставили, а не плестись за ним за версту. В описании данного подтекста автором, крадется мнение, что умышленно разворачивались и дальше события…
«Расстояние от Адагумского до Крымского укреплений считалось в 12 верст (одна верста равна 1,06 километров- Ч.А.). Уже проехали около половины пути. Вокруг было тихо, и ничто не рождало ни малейшего подозрения о какой бы то ни было опасности. Вдруг, в ту лишь минуту, когда экипаж поравнялся с лесом, неожиданно раздался оттуда залп, и партия горцев (читай – черкесов –Ч.А.) в числе до ста человек моментально выскочила на дорогу и окружила коляску, которая, к несчастью, поневоле должна была остановиться, потому что одна из лошадей была убита наповал».
Сегодня не стоит не то, что удивляться, но и обращать внимание на красочно описанные отчетные листы бумаг преувеличенных числе своих противников – таковые лживые донесения рапортовались испокон веком, да и по сей день, к стыду и ужасу чиновников XXI века, продолжается таковое. Так и здесь: «…в числе до ста человек моментально выскочила на дорогу и окружила коляску», в которой находилось всего три человека. Ладно, не будем далее обощать эту тему, а скажем только, что автор всеми своими мощами далее старается огораживать конвоев, отставших, далеко не по проясненной автором, причине, от своего командира. «Горцы с ожесточением (шла война –Ч.А.) накинулись на князя и двух его спутников. Началась борьба, но она оказалась далеко не равною: первыми жертвами пали тотчас же Яков Михальчук и слуга князя; сам же он был тяжело ранен. Справившись так скоро и легко с седоками горцы бросились выпрягать лошадей и грабить экипаж. Конвойные драгуны, находившиеся в полутора верстах сзади (?-Ч.А.), услышав залп, бросили свою усталую тройку и сняв мундиры (?-Ч.А.) побежали на выручку командира полка».
Одинаковое и, на наш взгляд, как об этом раньше сказали, странное словосочетание, пожалуй, всех чиновников: как уже заметили, одни «бросились выпрягать лошадей и грабить экипаж», другие «бросили свою усталую тройку». Семерка драгун, проехавшая неполных пять верст и отставшая от конвоируемого князя-полковника на «почти в полтора верстах»!?, по всей вероятности, ехала не на запряженной ишаками тройке. По тому и данные лошади, без каких-либо нарочных выдумок человеческих, не могли на таком малом расстоянии устать да и отстать от экипажа полковника. «Но в это время часть горцев, человек около тридцати, отделилась от партии, загородила им дорогу и открыла пальбу, задерживая таким образом их приближение».
Вряд ли! Вряд ли семерым драгунам даже пришла в голову мысль приблизиться к той по численности вооруженной толпе, как уже упоминал ранее автор, что нападавшие на коляску составляли около ста человек. «Прапорщик Леонтович, не имевший надобности особенно торопиться к пункту своей поездки (?-Ч.А.), был в таком расстоянии от места катастрофы, что ружейная стрельба донеслась до него отчетливо. Догадываясь, что произошло нечто серьезное, он быстро повернул коня и поскакал по направлению выстрелов. Подъехав настолько, что мог ясно видеть все происходившее, и сообразив бесполезность в данном случае своего пособия, он, не теряя времени, понесся обратно в укрепление Адагумское и должил о случившемся воинскому начальнику майору Маняти, который тотчас послал до сорока человек Анапского горского полуэскадрона (сформированный 4 июля 1842 г из натухайцев и частью шапсуг и воевавшие против своих же соотечественников –Ч.А.), так как роковая весть молнию облетела весь гарнизон, то вслед за всадниками выбежали на помощь к своему командиру находившиеся в укреплении в незначительном числе пешие драгуны, впереди их понесся Северского полка поручик граф Граббе. По распространившейся тревоге из укрепления Крымского также выступили две роты, но, к сожалению, было поздно, и дело оказалось бесповоротным. Когда всадники и граф Граббе примчались к месту происшествия, в вслед за ними прибежали и роты – все уже было кончено: на месте оставались только два окровавленных трупа, убитая лошадь и исковерканный и разграбленный экипаж; вокруг на далекое пространство господствовала прежняя тишина. По расчету времени и сообразно схваченному налету рассказу конвойных драгун оказалось, что всякое преследование горцев было бы напрасным; оставалось только одно – по возможности выяснить направление, которое они приняли, чтобы этим способом определить, по крайней мере, хоть след партии, которая по всем соображениям, увлекла злополучного князя в плен. Такую обязанность принял на себя поручик граф Граббе. Подхватив шесть человек конных, он пустился с ними по направлению горцев и действительно, насколько позволяли обстоятельства, достиг цели: проехав некоторое расстояние, он стал последовательно находить то одну, то другую вещь, принадлежавшую князю Багратиону, который видимо бросал их с намерением, рассчитывая на близкую помощь и на свое спасение. Таким образом, Граббе поднял три куска перчатки, несколько пуговиц, обрывки платья».
Пожалуй, самый наивный, но здравомыслящий человек, прочитав последнее предложение к вышеописанному, вряд ли поверить в правдивость данного нахождения поручиком Граббе «трех кусков перчатки, нескольких пуговий, обрывков платья». Даже, если ухоженные дороги сего века мысленно перевести на кое-как тогда утоптанные неопределенными расстояниями и, вообще, по бездорожью мира середины XIX века, вряд ли такой поручик, как граф Граббе, находил бы таковые предметы по земле. Это первое. Второе: при каждом упоминании автором полковника Багратиона, что он был тяжело ранен в колено, вряд ли этот командир полка находил в себе силу рвать с мундира пуговицы и т.д. Таковое по природе представляется невероятным. «Всего этого было достаточно, чтобы убедиться и успокоиться, что князь увезен живым, и что следовательно есть надежда на его избавление. Убеждение это было тем остновательнее, что явившиеся ночью в укрпеление Крымское лазутчики сообщили, что князь действительно жив и находится в десяти верстах от укрепления Крымского. Тотчас снаряжена была особая колонна и отправлена на розыски. Последние, к сожалению, не улучшили дела: по происшествии суток князб был найден в воде, недалеко от впаление Адагума в Пшец (Пшэдз –Прим.Ч.А.), ограбленный, раздетый, с простреленным коленом и грудью, и с разбитой головой. Из этого можно было заключить, что смерть командира Северского полка опередила собою те сведения, которые могли быть получены лазутчиками не иначе, как вскоре после схватки. Это подтверждалось всеми последующими известиями, которые постепенно доходили до северцев, старавшихся по возможности раскрыть виновников катастрофы и весьма справедливо интересовавшихся подробностями печального для них события. Отрывочные и разновременные известия сводились в один общий рассказ такого рода: кнаязь действительно был взят в плен живой, хотя и тяжело раненый в колено, с раздроблением кости. Услышав тревогу, горцы как можно быстрее принялись очищать экипаж».
Но из вышеописанного автором нам уже известно, что по указываемой линии горцы не могли услышать никакой тревоги, так как упоминаемая им тревога была осуществлена задолго после того, «как можно быстрее принялись очищать экипаж». Далее он пишет: «Опорожнив его совершенно в две-три минуты, они подхватили раненного князя, посадили его на лошадь сзади одного из всадников и помчались в свои трущобы».
Как заметили, тут крайний беспорядок в логике автора, что мы даже не решаемся исправить оное, но заметим, что он с иронией выделяет термином «трущобы» жилища побеждаемых в данной Кавказской войне…
«Пожалуй сначала они и в самом деле оберегали свою добычу для богатого выкупа. Но, к несчастью, этому не суждено было осуществиться: по мере того, как скачка горцев усиливалась (?-Ч.А.), рана мучила князя все более и более. Он упрашивал везти его тише (на каком же языке -?- Ч.А.), но на это не обратили никакого внимания. Тогда, доведенный до крайности и в то же время ожесточенный, князь собрал последние силы, схватил обеими руками своего вожака за горло, и, свалившись вместе с ним на землю, тут же задушил его».
Сомнительно! Будь даже схожим на геркулеса описываемый «смертоносец-полковник», но чтоб прямо перед сотней общества (как выказывает в своем повествовании автор) свершилось таковое; в тот момент не шло единоборство и не происходила дуэль. А шла война Кавказская; и оставалось определенное время спасти сотней-сотоварищами попавшего в беду когда, повторяясь за автором – «свалившись вместе с ним на землю», «душил» его. Таковое могло явиться более правдой, нежели кривдой описанное событие А.С.Коргановым. «Горцы, видя, что добыча их хотя и интересна, но весьма хлопотлива, тотчас порешили свою жертву пулею прямо в сердце, и, судя по головной ране, раздробили ему череп».
Опять-таки сомнительно! Сомнительно, чтоб черкесы, или, как пишет А.С.Корганов – горцы, не догадываясь о хлопотах за пленным штаб-офицером защищали свои горы около века, и, более сомнительней то, что наши предки-соплеменники «порешили свою жертву пулею прямо в сердце, и,… раздробили ему череп». Скорее всего, что пленный командир полка умер, как часто повторяет в своем повествовании автор, от тяжелого ранения в колено, но не по сочиненному мифу, как описано в книге. Ну, а что касается пули в сердце и раздробления ему черепа, так это с сожалением мы должны здесь напомнить, что в годы Кавказской войны между противодействующими сторонами водилось уродовать трупы до, даже, неузнаваемости его. Особенно таковое занятие было прихотливым воинам российской стороны. Последнее подтверждается множествами старых источников и архивных данных. Это не голые слова, это – факт. «Все это должно было случиться на том месте, где нашли труп, так как не было смысла везти его на некоторое расстояние только для того, чтобы бросить в воду. Тело князя Багратиона было отвезено в укрепление Крымское и там предано земле. Над могилой поставлен чугунный крест с такою же решеткою».
…22 июня 1863 года на левом берегу реки Убин было закончено строительство воинского поста, и назван он был «Северским» по тому, что постройка его выпала на долю Северского драгунского полка. Спустя год на том же месте, так сказать, основана станица с тем же названием. Приказом по Кавказской армии от 22 июля 1863 г укрепление Крымское, что находилось на берегу реки Адагум было упразднено и на его место так сказать, основана станица с тем же названием, позже ставшая городом.
Пройдут десятилетия и описываемый чугунный крест с решеткою окажется в Северском районном музее. Расстояние-то между городом и станицею примерно составляет не менее 70 км. Поэтому встает вопрос: на каком основании надмогильный крест с решёткой надлежало перевезти в станицу Северскую? По данному вопросу возбуждается еще более вопросов, нежели один удовлетворяющий читается ответ…
Далее в данном тексте следуют два абзаца, в которых автор книги второй половины XIX века красочно –бюрократично восхваляет своего командира, вместе с ним и весь личный состав полка, якобы любившие и уважавшие его, не забывает при этом оправдывать семерых конвойных драгун да и прапорщика Леонтовича, оставивших конвоировать своего командира. В конце автор лопочет о казенных деньгах, якобы имевшихся при князе во время его катастрофы, но мнение у автора данных строк подкрадывается – они списаны на его несчастье его же сослуживцами-недоброжелателями.
«Негодование северцев против виновников несчастья князя становится весьма понятным; огорчение было также искреннее, всеобщее, так как северская семья его любила – главнее всего за храбрость, которую действительно он не раз выказал, будучи командиром конно-иррегулярного (Дагестанского –Ч.А.), а потом Северского полков. Кроме того, все подчиненные были явно расположены к нему за его доброе сердце, а офицеры, кроме того, были всегда ему признательны за радушие и гостеприимство. Независимо этих достоинств, князь привлекал к себе светскою ловкостью, тактом и был человек вполне благовоспитанный. Кратковременное его командование прошло без всяких недоразумений как в среде северского общества, которого он был представителем, так и в отношении этого общества к нему самому. Вообще Иван Романович, не успев (может быть, и по краткости командования) сделать для полка что-нибудь особенное, тем не менее, оставил по себе добрую память и общее сожаление. Под первым и живым впечатлением общего к нему сочувствия, северцы готовы были обвинить Леонтовича и конвойных драгун за то, что они не сложили своих голов за голову князя; но с течением времени, когда чувства немного улеглись, успокоились, все явно сознавали, что обвинять некого и не в чем, и что такова уж была злосчастная доля их любимого командира. По поводу самого происшествия и в связи его с пропажею казенных денег, находившихся во время катастрофы при князе, была назначена особая комиссия, с участием, в качестве депутата, одного офицера, в качестве депутата, одного офицера от Северского полка. Комиссия эта привела в известность состояние полка, выяснила действительность ограбления у князя казенной суммы, кое-какие недочеты и недостатки и даже привлекла к некоторой ответственности по хозяйственными оборотами полка, а частью принята тех лиц, которые попали в неудобное положение вследствие своей подчиненности и исполнения ими приказаний командира полка – не представилось возможным. При этом и общество северцев выразило единодушное желание, в случае необходимости, ответствовать за все материальное убытки в полку – о чем письменно заявлено было начальству».
Свою статью заканчиваю не комментариями, а тремя цитатами из текста последних двух абзацев:
1)…что обвинять некого и не в чем, и что такова уже доля их любимого командира (?-Прим.Ч.А.).
2)…комиссия…выяснила действительность ограбления у князя казенной суммы (?- Прим.Ч.А.).
3)…делать же виновными тех лиц, которые попали в неудобное положение вследствие своей подчиненности и исполнения ими приказаний командира полка – не представилось возможным (?-Прим.Ч.А.).
Думается, прочитав данную статью, любой здравомыслящий читатель найдет здравые ответы на эти три вопроса.