 |
XVIII век оставил нам не слишком много писателей – галантное столетие не было эпохой массовой литературы. Заметных писателей той поры можно считать на пальцах, для дам в их числе довольно одной руки. Тем весомей успех: одна мадам из этого недлинного ряда – наша! Шарлотта Аиссе – урождённая черкешенка Айшет. Автор и персонаж литературы одновременно. |
|
"Что есть наша жизнь? Я как никто должна была быть счастливой, а счастлива не была"
Все в ней гармония, все диво. И стоит ли, глядя на портрет, изумляться: напрасно ли немецкий историк культуры Иоганн Готфрид Гердер назвал Черкесию родиной красоты? "Черкешенок все знают и все превозносят за их красоту, за черный шелк тонких бровей, за черные глаза, в которых горит огонь, за гладкий лоб, маленький рот, округлость лица…"
Узнаёте? Словесный портрет из "Идей к философии истории человечества", изданных к исходу куртуазного века, совпадает с гравюрой Вексельберга до малой чёрточки. Поймёшь, пожалуй, Вольтера:
В ее крови зажги, Всевышний, пламя,
И страстью растопи лёд в сердце девы,
Чтобы она почувствовать сумела
Огонь, который мне сжигает душу.
Кто ж, как не эта гордая красавица, алмаз и жемчужина парижских гостиных имеет право на счастье? Меж тем, итог своей жизни Аиссе подвела сама, и был он лаконично беспощаден: "Я как никто должна была быть счастливой, а счастлива не была".
Беда обрушилась на Шарлотту Аиссе в том нежном возрасте, когда мир вокруг – это мама и любовь, а ночь сменяет солнце лишь затем, чтобы дать светилу набраться новых сил. Маленькая Айшет, вероятно, купалась в счастье: недаром до последних дней ей снился княжеский дворец в горах и слуги, преклоняющие колена? А дальше – слепящая тьма, поглотившая детство и маму. Бесстрастно об этом пишут только историки: налетел разбойничий турецкий отряд, дворец разграбили, а детей угнали в рабство. Счастье кончилось. Началась биография.
"С каждым днем мне становится все яснее, что нет ничего превыше добродетели как на сей земле, так и в мире ином"
Поначалу казалось, что и в беде пришла удача. В рабыни Айшет не угодила: ребенок ангельской красоты приглянулся на невольничьем рынке французскому дипломату. Глаза газели, кожа, как персик, звонкий и нежный, как колокольчик, голосок… Шарль де Ферриоль и торговаться не стал: уплатил 1500 ливров и взял за ручку. Так Айшет стала Шарлоттой-Элизабет Аиссе – по дороге в Париж девочку окрестили.
 |
|
Вырастить Айшет Ферриолю не довелось: вскоре он снова отправился к Константинопольскому двору – теперь уже посланником. Прелестную девочку он поручил невестке. Жена его брата, Мари-Анжелика де Ферриоль дала Айшет принятое в их кругу воспитание: сперва домашнее, потом и в монастыре. Как всех девиц парижского высшего света, Аиссе научили писать-считать, музицировать на клавесине и танцевать, рисовать и рукодельничать. "Чего ж вам больше?" – решал тогда свет. Науку страсти нежной каждая воспитанница монастыря осваивала на практике – в широком, в соответствии с нравами эпохи, объёме.
 |
|
Оказалось, что эта наука горянке не по зубам, а, вернее, не по сердцу. Стыдливая и гордая от природы, с чистым сердцем и черкесским понятием о пороке и добродетели Аиссе не стала своей в распутном парижском свете.
Экзотическая красота, диковинное происхождение, острый ум, тонкий вкус и отменные манеры – все в ней влекло волокит Версаля. Но врожденное благородство и достоинство, стальная воля и независимый характер не дали Айшет утонуть в бездне разврата, и всем парижским повесам был дан жесткий отпор.
Сам Филипп Орлеанский получил от ворот поворот! А когда регент королевства начал преследовать черкешенку, мадемуазель твердо пообещала уйти в монастырь. Крепость не сдалась, и герцог отступил.
Голос черкесской крови оказался сильнее парижских соблазнов. Из стычки происхождения и окружения, внешней мерзости и внутренней чистоты родится потом великая литература – она всегда рождается из конфликтов.
Не будь Аиссе так строга и непорочна, ее ждала бы блистательная карьера куртизанки. Той самой вольной красотки, описанной ее современником Бернаром де Фонтенелем: "для глаз – рай, для души – ад, а для кармана – чистилище". И бесконечная денежная свобода – полная противоположность ее унизительной зависимости от Ферриолей. Сирота и бесприданница жила бы в их доме из одной лишь милости, когда б не привязанность старика Шарля.
"Нет ничего труднее, нежели выполнять свой долг по отношению к тому, кого и не любишь, и не уважаешь"
К исходу своей константинопольской миссии он впал в безумие, и был насильно выслан, но родные стены помогли, а свежий парижский воздух и присутствие адыгской красавицы явили настоящее чудо. Ферриоль вернулся в разум, и сделал Аиссе предложение.
 |
|
Она отказала, поскольку не мыслила поцелуя и союза без любви, и попросилась на волю. Но благодетель не простил ей своего благодеяния: "Когда я вырвал вас из рук неверных и купил вас, я не предполагал причинить себе такие огорчения и сделаться столь несчастным. Я рассчитывал, следуя велению судьбы, определяющей участь людей, располагать вами по своему усмотрению и сделать вас когда-нибудь дочерью или возлюбленной. Опять-таки судьба пожелала, чтобы вы стали той и другой, поскольку я не могу отделить дружбу от любви и отеческую нежность от пламенных желаний".
Связанная долгом и благодарностью, Аиссе осталась рабыней Ферриоля. Он взял ее тело, но не душу. Душа рвалась на волю, а тело билось в клетке. Оттуда выпускали: в театр, в свет, на прогулку. И те, что завидовал красоте мадемуазель, не ведали, что за страдания и страсти прятались за восхитительным фасадом. Загадка манила. Тем более, что тайна на самом деле была. Но раскрылась десятилетиями позже.
"Вести себя достойно можно ведь и оставаясь в свете, и это даже лучше – чем труднее задача, тем большая заслуга ее выполнять". Мадемуазель Аиссе не в чем себя упрекнуть – разгулу и разврату она не предалась. Она… любила.
 |
|
Прекрасный принц обнаружился здесь же, в свете: Аиссе встретила его в салоне госпожи дю Деффан, дамы известной репутации.
Шевалье Блез-Мари д’Эди был сапогом одной с Аиссе пары –благородным среди циников, честным среди порочных. Рыцарь без страха и упрека, подтверждает Вольтер, что сделал его героем трагедии "Аделаида Дюгесклен":
"Я вывел некоего сира де Куси, весьма достойного человека, каких теперь не встречаешь при дворе; это вполне безупречный рыцарь, как кавалер д'Эди…"
Рыбак увидел рыбака издалека, но птичкам с одинаковым оперением не суждено было свить гнезда.
Рыцарь и вправду был рыцарем – Мальтийского ордена, а они, подобно монахам, давали обет безбрачия. Влюбленный рыцарь хотел было нарушить обет и предложил мадемуазель Аиссе руку и сердце, но… "как ни велико было бы счастье назваться его женой, я должна любить шевалье не ради себя, а ради него... Как отнеслись бы в свете к его женитьбе на девице без роду без племени... Нет, мне слишком дорога его репутация, и в то же время я слишком горда, чтобы позволить ему совершить эту глупость…"
Шевалье был настойчив, но и Аиссе крепка духом – за двенадцать отпущенных их любви лет, почти до самой смерти адыгской княжны, она так и не дала согласия на брак: "Я слишком люблю его славу!".
Аиссе не приняла руки, но не смогла противиться сердцу. "Не стану писать об угрызениях совести, которые терзают меня, и – они рождены моим разумом; шевалье и страсть к нему их заглушают".
"Если разум оказался не властен победить мою страсть, то это потому, что обольстить мое сердце мог лишь человек добродетельный". Через год, в 1721 году родилась дочь Селина, "такая хорошенькая, что ей необходимо простить ее появление на свет". Ребенка отдали в монастырь – Ферриоль был еще жив, хотя вполне безумен. Любовь оставалась тайной, огонь горел взаперти. И сжигал изнутри прекрасную черкешенку. Пока, обратившись чахоткой, не сжег дотла.
"Как бы мне хотелось, чтобы прекратилась борьба между рассудком моим и сердцем…"
Кончина Ферриоля ничего не изменила. Ни свободы, ни денег Аиссе не обрела: рента, оставленная графом была слишком мала, а долю наследства воспитательница Аиссе мадам Ферриоль так и не выплатила.
Ее попреки и укоры были так нестерпимы, что гордая черкешенка швырнула бумаги в камин. Тем дело и кончилось. "Мне надо по сто раз в день напоминать себе о том уважении, которое я должна питать к ней, – корила себя Аиссе. – Нет ничего печальнее, когда побуждением к исполнению долга служит только сознание долга".
А тайна осталась тайной до самой смерти мадемуазель. Десять с лишним лет ее убивало сознание вины и наконец, убило.
"Резать по живому такую горячую страсть и такую нежную привязанность, и притом столь им заслуженную! Прибавьте к этому и мое чувство благодарности к нему – нет, это ужасно! Это хуже смерти!"
"...Почему любовь моя непозволительна? Почему она греховна?" "Как бы мне хотелось, чтобы прекратилась борьба между рассудком моим и сердцем, и я могла бы свободно отдаться радости, какую дает мне одно лишь лицезрение его. Но, увы, никогда этому не бывать!"
Свидания с дочкой рвали душу. Малышка не знала, что перед ней мама, но сердцем чувствовала родного человека: "Меня бедняжка любит до безумия, – писала несчастная мать, – она до того обрадовалась, увидев меня, что едва не лишилась чувств". Прощаться с нею не было сил: "Тут бедняжка залилась слезами и упала на стул, потому что у нее не было сил держаться на ногах, и все обнимала меня и говорила: "У меня нет ни отца, ни матери, прошу вас, будьте вы моей матерью, я люблю вас так, как если бы вы и в самом деле были ею". Представьте себе, сударыня, в какое состояние повергли меня ее слова..."
"В моем чувстве к вам заключено все – почтение, восхищение и благодарность"
Последние семь лет – непрерывная исповедь на бумаге. Она и стала пропуском в бессмертие: письма Аиссе к старшей подруге, мадам Каландрини, написанные с почтением, восхищением и благодарностью, издал через полвека Вольтер. Их безыскусная простота и изящество слога, искреннее чувство и неподдельная страсть сразили великого насмешника. И никого не оставят равнодушным: 36 писем в Женеву, жене богатого и родовитого гражданина, переведены бог знает на сколько языков и причислены к литературным памятникам эпохи. Немногим удается оставить такой монумент.
В них бьётся сердце и просвечивает ум, в них мелкие подробности быта и широкая панорама парижских нравов, в них безмерное счастье и горькие муки… И сквозь французский лоск рвется к свету черкесская горячая кровь. И черкесское благородство. Другими словами это сформулировал Вольтер: "Наивность ее не так уж проста. Она хорошо понимала, что значит зло, которое видела вокруг себя, она обвиняла себя в том, что принимала в нем участие… хотя ее добродетельная и непорочная натура с отвращением отвернулась от подобной жизни.
"Вы – мой новый роман"
Лик Аиссе явил Эллады образец,
А элегантность, речь и острота суждений
Напоминают галльский гений.
Я не знаток чужих сердец;
Ее же мне всего милее…
 |
|
Образец Эллады из стихов Жан-Жакоба Берне "К портрету мадемуазель Аиссе" – не оговорка. С аббатом Прево черкешенку познакомил все тот же Вольтер – все время сплетались их дорожки.
"Вы – мой новый роман", – сказал прославленный автор "Манон Леско" и не обманул: "История одной гречанки" навеяна судьбой Аиссе. До выхода романа Аиссе не дожила. Книгу прочла виконтесса де Нантиа – выросшая с отцом и нежной памятью о матери Селина.
Повести Ж. Руа "Аиссе, или Юная Черкешенка" Селине де Нантиа прочесть уже не доведется: она вышла через век после ее жизни. В драме Луи Буйе "Мадемуазель Аиссе" черкешенку сыграла великая Сара Бернар.
Четыре романа в одном лишь ХХ веке, пьесы, этюды и очерки классиков вплоть до Андре Моруа. Что манило их, таких разных: удивительная судьба, несомненный литературный талант, редкие качества души, или всё это взятое разом?
Загадки черкесской нимфы разгадывают поэты и диссертанты. И никогда не смогут разгадать – настоящий алмаз не режется ничем. И неподвластен времени.
Автор: Ольга Дерико.
Иллюстрации: частные коллекции, Википедия
- Неназначенный срок далёк, назначенный наступит
Часто Задаваемые Вопросы: Стипендия А.Х. Кажарова
