АЛЕКСАНДР СОКУРОВ: «Я на каждой картине учусь…»

"Это удивительное чувство родства с ранее незнакомыми людьми, его еще надо пережить", - говорит Александр Николаевич Сокуров в одном из интервью. Эмоции режиссера понятны: уроженец деревни Подорвиха в Иркутске неожиданно узнал, что, возможно, принадлежит к древнему и аристократическому адыгскому роду. Сокуровы и сегодня живут  в Баксанском и Урванском районах Кабардино-Балкарии, в адыгейском ауле Кошехабль и в пограничных с КБР районах Северной Осетии. Чему ж тогда удивляться, что один из ста лучших режиссеров за всю историю кинематографа, мастер, увенчанный титулами и  засыпанный престижнейшими кинонаградами, открыл открыл мастерскую в Кабардино-Балкарском государственном университете в Нальчике. Он учит студентов киноремеслу и киноискусству и делится с ними выстраданным и выношенным.

О кино и об искусстве

Режиссуре как профессии можно научить за год или полтора. Но обучить художеству, конечно, нельзя: это зависит от таланта, трудоспособности, общего уровня культуры человека. Будет человек художественным автором или нет – это зависит от масштаба влияния мастера.

Сегодня нет такой художественной задачи, которую не смогли бы выполнить российские кинематографисты. У русского кино колоссальные профессиональные резервы, и поэтому так важно не дать ему заглохнуть. Еще есть шанс спасти его, спасти русскую культуру.

Для искусства все более существенным становится вопрос ответственности личности. Нет истории русской, японской, американской… Есть общечеловеческая история, и она — как сообщающиеся сосуды. Не нужно представлять историю как систему таких котелков, где каждый что-то варит для себя.

Эстетически кинематограф не представляет для меня сколько-нибудь единой системы – как, например, литература. Слишком очевидна примитивность его природы.Он вторичен по сути своей. У музыки он берет гармонию, у живописи – колорит, у фотографии – композицию, у литературы – сюжет и характер организации мысли. Он все время что-то откуда-то берет. И иначе существовать не может. Эта его неприкрытая, агрессивная нагота приводит меня в состояние растерянности.

Последствия ядерного взрыва можно преодолеть, а последствия внутреннего распада, разрушения под влиянием агрессивного визуального товара русского кино и телевидения –  нет. Некому будет жизнь на развалинах восстанавливать. Личность, гуманитарное в личности разрушается телевидением и кино необратимо. Кино технологично –  и тем губительно, опасно.

Тоталитаризму искусство нужно, хотя бы как инструмент воздействия. А демократия к искусству равнодушна. У демократии все дети равны... И искусство от равнодушия и усредненности гибнет.

Литература велика тем, что оставляет человека в рамках, в догмах культуры (что очень благородно), но дает ему все степени свободы. И при этом многого от человека требует.

Читать – огромный труд. Это тяжело и физиологически, и интеллектуально, и нравственно. Смотреть – легче. Поэтому людей читающих год от года все меньше. И меня постоянно мучит сознание того, что своими фильмами я отрываю людей от этого занятия – из слов добывать образы, смысл, мысль. Как будто участвую в разрушении обожествляемого мною гармоничного мира.

Кино воспитывает глобальную лень. Души, совести, мозга. Воспитывает некие барские черты – потому что человек, привыкнув к изображению, начинает требовать смены картинок. А это уже хирургическая операция. И она означает, что у человека уже что-то усечено.

О своей работе

Всегда есть дистанция между задуманным и реализованным. И это иллюзия, что можно ее когда-нибудь преодолеть. Потому и невозможно остановиться. Идешь вглубь, насколько позволяет запас жизненного опыта и чувственная интуиция твоего рода, происхождения.

Каждый раз, когда начинаю делать новый фильм, я чувствую, что теперь буду пытаться сказать то, что не получилось в предыдущем.

Я снял больше пятидесяти фильмов, и мне не стыдно ни за один из них. Я горжусь этим.

Режиссер обязан искать выход из любых ситуаций и не имеет права забывать о социальной ответственности за свой труд. Я не уступал цензуре, не хитрил с ней –  я просто не желал иметь с ней ничего общего. И учил себя говорить с ней на ее языке, спасая созданный фильм, уводя цензурное око от созданного произведения в сторону нового безымянного профессионального клише.

Кино – явление волевое. Зритель садится в зал – и начинается насилие. Композиция моя, музыка моя, актеры мои, сюжет мой, темпоритм мой, обращение со временем мое. Я все время пытаюсь добиться, чтоб меня было как можно меньше. Разными средствами.

Никаких открытий на съемочной площадке у меня быть не может. Я не могу позволить себе заниматься научно-экспериментальными работами за счет продюсера, потому что знаю, как тяжело сейчас находить деньги на кино. На съемках я делаю только то, в чем заранее уверен. Иначе я бы за всю свою жизнь не сделал и доли того, что сделал.

Я на каждой картине учусь, и это процесс, который не останавливается.

О жизни и о человеке

Одна старая японская женщина мне сказала, что надо просить у Бога. Разума. Ничего другого просить не надо. Слабость и неразумность – это главное.

Не бывает лидер одинок. Всегда за его спиной стоит обманутое и желающее быть обманутым огромное большинство. И всеми этими четырьмя картинами ("Молох", "Телец", "Солнце", "Фауста")  я скорее говорю, что нет персональной ответственности одного человека. Есть ответственность общества. Невозможно немцам скрыться за спиной Гитлера. А русским – за спиной Ленина. Мы понимаем, что эти преступления происходили при соучастии огромного числа людей.

Есть противостояние Бога и человека внутри человека. И нет той низшей границы, куда не мог бы пасть человек. Но и нет той высоты, на которую он не смог бы подняться.

О себе

Деревни, где я родился, нет уже. Она вся под водой. Построили ГЭС, и Подорвиху затопило. Мне рассказывали, что, когда плывешь на лодке по тому месту, где была деревня, под водой видны дома.

Папа был военным, ветеран войны, мы всю жизнь кочевали. Мама работала секретарем-машинисткой... Она – нежный человек, знает оперную музыку лучше, чем я, даже сейчас. У меня чудесная сестренка Надя, она старше меня на четыре года. У нас обычная, очень хорошая семья.

Отец закончил служить в Советской армии в Туркмении, он и мама успели уехать оттуда в момент массового исхода русских, когда начался распад Союза. Денег у нас хватило только на их обустройство в Ставропольском крае. Там и осели, прижились. Видимся нечасто.

Я всегда – и прежде, и теперь – работал в условиях внутренней свободы, никто мне никогда ничего не указывал.

Я ничего вокруг не видел, я занимался только постижением профессии, изучением искусства. Я считал, что так нужно, что я должен. Мои ровесники слушали "Битлз", а я, поступив на истфак Горьковского университета, постигал Моцарта, Бриттена и Рахманинова... Ходил в филармонию и был пронзен, потрясен этим открытием –  классической музыкой.

Я создан по образу и подобию добрых людей, помогавших мне и любивших меня. И если что не так –  это я виноват. Когда учился на истфаке, работал на телевидении. Потом –   киноинститут в Москве. Я не могу объяснить, почему время прошло так быстро.

Андрей Арсеньевич Тарковский отозвался о фильме "Одинокий голос человека" так, что мне стало неловко. Мне кажется, что молодого человека нельзя так поощрять. Я-то знал, как далек наш фильм от того, что я хотел бы сделать. Я почувствовал, что он хочет меня поддержать. Подбодрить. Я любил этого человека, не режиссера –  человека. Тарковский рекомендовал меня на "Ленфильм".

У меня нет никаких счетов к советской власти. Она стремилась заставить меня делать то, что ей было нужно, я делал, что я хотел. Так что у нас счет ноль-ноль.

Я из череды читающих, смотрящих и думающих людей, ничем не отличающийся от других… Исключительность свою поддерживать и думать о ней ни в коем случае нельзя. У меня есть определенная точка зрения, простая: я считаю, что власть не от Бога, что это не божественный промысел. Никакого Дьявола в мире нет, есть человек и Бог. Все, что делает человек, делает человек.

Мои корни не в жизни и не в кино, а в художественной литературе и программной симфонической музыке и живописи. Я человек из очень элементарной семьи, у меня нет никакой генетической предрасположенности: в нашем доме никогда не бывала и не читала стихи Ахматова, и Шостакович тоже не играл нам на фортепиано.

Я люблю работать, это часть и физиологической, и душевной природы. Я не люблю бездельничать, потому что я человек без особых корней, без происхождения, и во мне нет какой-то масштабности

СПРАВКА ФОНДА «АДЫГИ»

Александр Николааевич Сокуров родился 14 июня 1951 в СССР в деревне Подорвиха Иркутской области в семье военнослужащего. В 1974 году закончил исторический факультет Горьковского государственного университета, в 1978 году режиссерский факультет ВГИКа.  В 1987 год ему присудили "Бронзовый леопард"  кинофестиваля в Локарно, в 2011-м – "Золотой лев" Венецианского кинофестиваля. А в промежутке –  двадцать с лишним премий и призов престижнейших фестивалей вплоть до Каннского, бесчисленное число номинаций, звание Народного артиста России и дважды лауреата Государственной премии за 30 с лишним документальных и 17 художественных фильмов, почти каждый из которых признан шедевром авторского кино.

 

Правила жизни мастера из интервью в открытой печати составлял

Влад Сабуров.

 Фото: open2000.com/ film.ru/vmdaily.ru/ arthouse.ru